• Цифровые школы собирают данные о детях.
• Zoom и Skype уязвимы к взлому.
• Многие психологи ведут записи — без уведомления клиентов.
• Публичные лица оказываются жертвами психологического шантажа, когда их внутренние темы становятся достоянием посторонних.

Я выбираю другой путь: тишину, защиту и юридическую чистоту.

Вы можете задать вопросы напрямую. В переписке я не использую автозагрузку файлов, не сохраняю историю и не передаю ваши сообщения третьим лицам.

Вы получаете приватность, редкую в современном мире — и пространство для настоящих решений.

Все данные клиента ведутся в анонимизированной форме, под кодом клиента.
Документация не хранится в облаке.
Используются:

• офлайн-носители без подключения к интернету (USB с аппаратным шифрованием, IronKey);
• бумажные записи — в индивидуальной папке, под замком в сейфе, без привязки к имени.

По завершении работы все материалы уничтожаются:

• бумажные — методом перекрестной шредерной резки
• цифровые — с использованием протокола Gutmann Wipe (35 проходов)

В строго определённых случаях:

• при прямой угрозе жизни клиента или других людей;
• по официальному запросу суда;
• при наличии письменного согласия клиента на передачу информации третьим лицам.

Представители бизнес-элиты всё чаще ставят под сомнение такую логику. Среди своих клиентов я заметила тенденцию к точке зрения: «цифра — это для массового сегмента», а для будущих лидеров и стратегов требуется принципиально иной подход.

Сторонники EdTech считают главным аргументом персонализированный подход: ИИ якобы способен подстраивать образовательный контент под особенности каждого ученика. Однако на практике это означает, что система адаптируется к слабым сторонам ребёнка, минимизируя зоны дискомфорта. Между тем элитарные подходы к обучению исходят из противоположной логики — развития сильных сторон через преодоление трудностей.

Алгоритмы работают по принципу оптимизации. Они призваны повысить эффективность, но не стимулируют креативное мышление. В результате учащийся получает информацию в структурированном, «удобоваримом» виде, но не осваивает ключевых когнитивных навыков: анализа, синтеза, рефлексии. Особенно уязвимыми оказываются дети младшего и среднего школьного возраста — период, когда формируется фундамент абстрактного мышления.

Психологи и педиатры давно бьют тревогу. По данным Mayo Clinic (2023), дети, проводящие у экранов более четырёх часов в день, в два раза чаще сталкиваются с тревожными расстройствами. Учёные из Университета Южной Калифорнии выявили прямую связь между активным использованием соцсетей и симптомами обсессивно-компульсивного расстройства. А исследование, опубликованное в JAMA ещё в 2018 году, зафиксировало рост риска развития СДВГ (синдрома дефицита внимания и гиперактивности) у детей, регулярно взаимодействующих с цифровыми медиа.
Отмечу: речь идёт не только о временном снижении концентрации. Затрудняется формирование навыков саморегуляции, которые востребованы во взрослой жизни и в управленческой среде. Цифровые форматы подменяют внутреннюю мотивацию внешними стимулами — а это ведёт к зависимости от «быстрого поощрения».

Цифровое обучение предлагает мгновенную обратную связь и «геймифицированные» форматы. Однако, могу на выборке более 40 случаев, только в моей практике, утверждать, что за этим скрывается подмена сути: дети перестают задавать вопросы, теряют навык критического мышления и избегают сложных задач, предпочитая лёгкие и быстрые решения. Алгоритмы не терпят паузы, не оставляют пространства для сомнения — а ведь именно из этих состояний рождается настоящее аналитическое мышление.

В моей практике и у коллег клинических психологов регулярная история: дети, привыкшие к цифровому обучению, испытывают трудности с речью, абстрактным мышлением и эмоциональной устойчивостью. Новое поколение демонстрирует низкий интерес к чтению, быструю потерю концентрации и сложности с долгосрочным планированием.

Один из наименее обсуждаемых в научных и околонаучных кругах, но ключевых эффектов цифровизации образования — угасание креативности. Алгоритм, по своей сути, работает на предсказуемость: он опирается на предыдущий опыт, повторяемость, паттерны. Креативность же требует обратного — случайности, ошибок, парадоксов.

В элитном образовании ставка делается не только на знания, но и на способность к нестандартному мышлению. Именно эта компетенция становится решающей в ситуациях неопределённости, которыми насыщена современная экономика. Вместе с тем искусственный интеллект пока не способен провоцировать творческое напряжение. Система даёт «правильный» ответ, однако, не провоцирует вопрос. ИИ предлагает шаблон, не предлагает конфликт. В итоге, дети, обучающиеся по цифровым моделям, чаще копируют, чем создают.

Одним из ключевых факторов, который редко упоминается в дискуссиях об образовании, является экономика внимания. В мире, где внимание становится дефицитным ресурсом, за него конкурируют не только бренды и медиа, но и образовательные платформы. EdTech-продукты встроены в рынок, где монетизация идёт через удержание пользователя, а не через его развитие. В такой логике ребёнок превращается в метрику: сколько времени он провёл в приложении, сколько заданий закрыл, сколько баллов набрал.

При этом внутренняя динамика внимания у детей оказывается нарушенной. Вместо концентрации на задаче — постоянное переключение. Вместо глубинного погружения — поверхностное сканирование. Это ведёт к формированию «клиповости» мышления, при которой ребёнок быстро теряет интерес к тому, что требует времени и усилий.

И по комментариям в сети, общаясь с коллегами на семинарах и тренингах, и по обращениям ко мне могу утверждать: состоятельные родители всё чаще видят угрозу в цифровом дешёвом дофамине. Их выбор — защитить ребёнка от участия в логике рекламных алгоритмов, заменить экранное «удержание» на реальное включение в процесс. Потому приоритетом становятся живые форматы — от дебатов и дискуссий до мастерских и экспедиций, где внимание не стимулируется внешне, а собирается внутренне.

Семьи с закрытыми базовыми потребностями, стабильным и устойчивым материальным обеспечением, делают осознанный выбор в пользу альтернативных образовательных стратегий. Вместо планшетов и подписок на EdTech-платформы в приоритете оказываются:

• индивидуальные занятия с преподавателями по логике, риторике, микроэкономике;
• языковые погружения в зарубежных школах и колледжах;
• академическое наставничество преподавателей ведущих вузов (LSE, Sciences Po, МГИМО);
• интеллектуальные лагеря с полной цифровой детоксикацией;
• живое межкультурное общение через международные стажировки и проекты.

Я не рассуждаю о попытке «вернуться в XIX век». Скорее, решение вижу в стратегии сбалансированного развития, где технологии используются как вспомогательный инструмент, но не становятся главной средой обучения. Мне импонирует подход коллег, где в центре внимания — формирование внутренней опоры, умения концентрироваться, работать с неопределённостью, сохранять внимание и выстраивать самостоятельную позицию.

Понимание рисков цифрового перенасыщения начинает проникать и в сферу законодательства. В 2023 году в Госдуме рассматривался законопроект о возрастных ограничениях на использование социальных сетей. Ранее был принят закон №436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред здоровью и развитию». Развиваются отечественные родительские платформы цифрового контроля, ведутся переговоры с интернет-провайдерами.

Международная практика показывает, что меры принимаются и на глобальном уровне. В Китае подросткам ограничили использование TikTok до 40 минут в день. Во Франции муниципальные власти вводят «цифровые зоны тишины» в школах. В Великобритании опубликованы официальные рекомендации по запрету смартфонов в начальных классах. Это не антиидеологическая реакция, а осознанный ответ на последствия безоглядной цифровизации.

Будущее требует не просто адаптированных пользователей, а стратегически мыслящих личностей. Искусственный интеллект может помочь структурировать знания, но он не может заменить опыт, сомнение, борьбу за собственное понимание. Именно это, как показывают биографии лидеров, и формирует настоящую зрелость.

Родители, которые мыслят на поколения вперёд, выбирают не модные тренды, а устойчивые основания. Лучше меньше, но глубже. Лучше сложнее, но честнее. Цифровое — это быстро. Но настоящее мышление всегда требует времени.

Американская статистика ещё тревожнее: средняя продолжительность преследования — около пяти лет. Это долгие годы тревоги, изоляции и беспомощности.

Навязчивое преследование перестало быть редкостью: его жертвами становятся как публичные личности, так и обычные пользователи соцсетей. Сталкеринг — это не ревность и не "беспокойство”. Это систематическое вмешательство в личное пространство, которое может длиться годами и разрушать психику.

Навязчивое преследование перестаёт быть исключением и становится частью бытового фона — в цифровой среде, на рабочих местах и даже в семье. При этом сами границы между заботой, ревностью и сталкерством размываются настолько, что участники таких взаимодействий часто не осознают, что происходит. Потребность контролировать, отслеживать и вмешиваться подаётся как «беспокойство» или «любовь», но за этими формами часто стоит тревожное расстройство с элементами компульсивного поведения.

• Навязчивые сообщения, звонки, лайки и упоминания
• Подарки, неожиданные визиты, наблюдение вживую
• Попытки вмешаться в личную жизнь, контролировать перемещения
• Стремление вызвать чувство вины или страха

Важно: сталкер не всегда осознаёт, что его поведение — насилие. Но именно в этом и заключается угроза: попытка навязать себя, несмотря на отказ, — уже форма давления.

Многие формы преследования маскируются под “любовь” или “переживания”. Но за ними нередко стоит тревожное расстройство, ощущение внутренней пустоты и потребность снять напряжение через контакт с другим человеком.

Несмотря на общественную тревогу, в России до сих пор не существует отдельной правовой нормы, определяющей сталкинг как преступление. По данным исследования Юлии Шутовой (Санкт‑Петербургский университет МВД, 2025), случаи навязчивого преследования чаще всего рассматриваются как «асоциальное поведение» — лишь в отдельных эпизодах, включая угрозы или повреждение имущества, возбуждаются уголовные дела. В ходе социологического опроса на 8 федеральных округах выяснилось, что в половине случаев пострадавшие обращаются в полицию без получения должной реакции.

Это усиливает тревогу экспертов: деяние остаётся без чётких правовых рамок, а жертвы оказываются уязвимыми.

Ещё одно исследование журнала «Психология и право» (2024) подчёркивает: российская система пока не обладает даже базовой статистикой по сталкерам, а разработки типологий преследователей находятся на зачаточном уровне.

Исследования показывают: половина обращений в полицию остаются без ответа.
Это означает: психологическая и цифровая безопасность — пока в руках самих жертв.

Не отвечайте на контакт. Даже негативная реакция подкрепляет поведение сталкера.

Фиксируйте все действия. Скриншоты, даты, аудио — всё это может стать доказательством.

Блокируйте. Удаляйте из соцсетей, закрывайте профили, обновляйте настройки конфиденциальности.

Обратитесь к психологу. Даже мягкий сталкинг — это травма, и её лучше не замалчивать.

При необходимости — полиция. Пишите заявление, опирайтесь на документы и факты.

Сталкинг — это не ваша вина. Это нарушение границ. И чем раньше вы их обозначите, тем меньше шансов, что преследование станет хроническим фоном вашей жизни.

Ситуация в России по сталкингу сегодня складывается следующим образом:

1. Юридический вакуум: нет чёткой нормы в УК или КоАП, несмотря на то, что в Госдуму уже подан законопроект, расширяющий понятие «навязчивого преследования»
2. Недостаток статистики: отсутствие системного учёта позволяет правонарушителям избегать санкций, а жертвам — отчуждать страх.
3. Экспертная синергия: формат заседаний в МГУ показывает, что необходим интегрированный подход: право и психология должны работать вместе для создания эффективной профилактики и правоприменения.
4. Перспективы реформ: опрос, проведённый Шутовой, а также действия профильных НКО и инициатив типа «Сталкинг.нет» указывают на острую необходимость законодательных новелл и профилактических программ на уровне МВД и полиции.

Гештальт (от нем. Gestalt — «целостный образ») — склонность психики собирать опыт в завершённые целые. Пока цикл незавершён, внимание регулярно возвращается к теме: руминации, попытки «додумать», повторяющиеся эмоции. После прояснения потребности и действия напряжение снижается — цикл закрывается.

• зацикленные мысли об одном и том же;
• ощущение «я должен/должна что-то сделать/сказать, но тяну»;
• повторяющиеся сценарии и эмоции на похожие триггеры;
• внутренний расход энергии и утомляемость от самой темы;
• «я соглашаюсь, но злюсь/истощаюсь» после контакта.

Если пункты повторяются неделями — это материал для работы в терапии.

Нет. Иногда «тянет» не из-за незавершённости объекта, а из-за фона тревоги и импульсивных стратегий (переедание, хаотичные покупки/секс). Тогда «закрывать» очередной покупкой не помогает. База — работа с осознанностью, границами, управлением тревогой и ритмами.

Отношения:
«Мне важно прояснить наш недавний конфликт. Я чувствую напряжение и хочу обсудить, чтобы понять твои ожидания и обозначить свои. Мне подойдёт завтра в 19:00 — ок?»
Работа:
«Я вижу, что сроки сдвинулись. Сейчас у меня нет ресурса взять дополнительный объём без пересмотра приоритетов. Предлагаю перенести А на понедельник, Б — на среду. Подтверди, пожалуйста.»
Семья:
«Я тебя люблю и хочу быть рядом. Одновременно мне нужен час тишины после работы. Договоримся, что с 20:00 до 21:00 я без дел и разговоров?»

тема возвращается месяцами, попытки завершить не работают;
нарушается сон/работа/отношения;
присутствуют симптомы панической атаки или выраженная тревога;
сложно удерживать границы, есть риск ретравматизации.

Формат работы: психообразование, навыки саморегуляции, план «до/во время/после», когнитивная переоценка, поддержка в безопасной коммуникации.

Ф. Перлз, П. Гудман, Р. Хефферлайн. Гештальт-терапия.
Д. Полстер, М. Полстер. Интеграция гештальта.
В. Франкл. Человек в поисках смысла (о завершении через смысл).